Глава RFP Group — РБК: «В лесу нет хозяина»
Глава RFP Group — РБК: «В лесу нет хозяина»
Глава крупнейшего лесопромышленного холдинга Дальнего Востока RFP Group Константин Лашкевич рассказал, почему запрет экспорта леса — катастрофа для компании, как китайцы скупают его за наличные и почему Роман Абрамович хочет продать часть своей доли.
«Запрет экспорта круглого леса — это катастрофа»
— С 2022 года в России вводится запрет на экспорт необработанной или грубо обработанной древесины. Готов ли к запрету холдинг RFP Group, который является лидером по экспорту круглого леса в Китай?
— И да, и нет. Мы разделяем политику запрета экспорта круглого леса именно для лесозаготовителей. Зачастую такие участники отрасли могут отправлять на экспорт древесину из лесосек, прилегающих к перерабатывающим производствам, поэтому это лишает предприятия сырьевой базы, главного конкурентного преимущества.
В отличие от многих перерабатывающих проектов, реализованных на Дальнем Востоке, компания RFP имеет обширную лесосырьевую базу, но и то у нас есть потребность в ее расширении, чтобы хватило не только на текущие, но и на перспективные проекты, в которые мы планируем инвестировать в ближайшее время.
С другой стороны, запрет экспорта круглого леса, который осуществляют переработчики Дальневосточного федерального округа, — это катастрофа. Мы создавали мощности в первую очередь под переработку высокосортного пиловочника (сырье для производства пиломатериалов. — РБК). Переработка балансов, тонкомеров и дровяной древесины всегда была убыточной или низкорентабельной с учетом технологических и сезонных излишков такой древесины в 50% от заготовки. Мы традиционно отправляли ее на экспорт. Что теперь с ней делать? Готовых мощностей на ее переработку ни у нас, ни у кого в ДФО нет и за год их создать нереально. Поэтому мы считаем, что в запрете должно быть исключение для лесопереработчиков, чтобы у них оставалось право экспорта такого низкосортного сырья.
В последние несколько лет ставки экспортной пошлины для переработчиков ДФО были снижены в рамках квот, распределяемых Минпромторгом. Переработчики, которые рискнули, заняли огромные средства и построили капиталоемкие мощности, получили такую преференцию, а для обычных лесозаготовителей они росли вплоть до заградительных в этом году (80%). При сохранении такой политики со временем под все, что выгодно перерабатывать, были бы построены мощности.
Сейчас просто экономически невыгодно перерабатывать низкосортную древесину. Проекты с окупаемостью 10–15–20 лет при существующих ставках кредитования фактически являются убыточными. На Дальнем Востоке нет целлюлозного производства (ЦБК), которое обычно утилизирует такую древесину. Плюс мы не умеем конкурировать в области распиловки тонкомеров — это низкомаржинальный бизнес, которым в основном занимаются китайские производители на границе (большое количество маленьких лесопилок и рам) под конкретного заказчика с определенными спецификациями и нестандартной номенклатурой, то есть китайцы для китайцев.
Что известно про RFP Group
RFP Group (образовано от Russia Forest Products) — крупнейшее лесопромышленное предприятие на Дальнем Востоке и один из лидеров по экспорту леса из России в страны Азии. Его ключевые активы — «Дальлеспром» и «Флора», а также Амурское пароходство. В аренде у компании участки с разрешенной вырубкой 3,7 млн куб. м в год. По итогам 2020 года ее долг составил около $300 млн, или примерно 10 показателей EBITDA ($30 млн).
42% RFP Group принадлежит Российско-китайскому инвестфонду (совместное предприятие РФПИ и China Investment Corporation), 31% — Milhouse Романа Абрамовича и 27% — Invest AG Александра Абрамова.
— Сколько леса RFP заготавливает ежегодно, какую часть экспортирует, какую — перерабатывает?
— Мы заготавливаем 1,7 млн куб. м леса в год. У нас есть мощности для переработки порядка 900 тыс. куб. м, но по совершенно разным (технологическим, экономическим, рыночным и логистическим) причинам мы используем 700 тыс. куб. м. Еще 1 млн куб. м отправляем на экспорт, из них только 20–30% — высокосортное сырье, остальное — низкосортное. Получается, чтобы быть готовым к запрету, нам надо создать мощности, способные переработать фактически столько же, сколько вся наша существующая переработка, которую мы строили 12 лет.
Каждые три-четыре года мы запускали новый завод — сперва по лущению лиственницы для производства шпона, дальше — производство пиломатериалов [мощностью 240 тыс. куб. м в год каждый]. Последний завод, введенный в этом году в эксплуатацию, — производство топливных гранул (высококачественных белых пеллет) на 90 тыс. т. Мы их строили в основном на кредитные ресурсы и полностью реинвестировали всю прибыль в те годы, когда она была, — вложили $100 млн в лесозаготовку, $200 млн — в лесопереработку плюс еще порядка $40 млн — в пеллетный утилизатор. В итоге мы получили колоссальную нагрузку в виде обязательств перед банками (на конец 2020 года долг RFP Group составлял около $300 млн. — РБК) и процентных выплат.
Тем не менее мы создали фундамент для производства следующих переделов и стали заметно интересны компаниям для прямых инвестиций в продукты инженерной древесины, высокотехнологичные элементы современного деревянного домостроения.
— Какая часть вашей выручки приходится на экспорт круглого леса?
— Если не брать выручку других бизнесов типа Амурского пароходства, доля экспортной выручки переработки и лесозаготовки (экспорт круглого леса. — РБК) примерно 50 на 50. В зависимости от месяца доля колеблется в пределах 40–60%.
Но запрет на экспорт — это не просто потеря существенной части выручки. Это означает, что нам надо куда-то утилизировать половину леса, потому что мы все равно его произведем. А если не произведем, то останемся без сырья для переработки.
За счет продажи на экспорт мы покрываем себестоимость, а при хорошем рынке еще даже какую-то маржу зарабатываем, которая идет на закупку харвестеров (лесозаготовительных комбайнов), форвардеров (техники для транспортировки леса) и на строительство дорог. Если нам запретят экспорт, мы будем вынуждены сокращать людей и вообще рискуем стать убыточной компанией, если не решим проблему баланса сырья. Никто не выиграет от того, что низкотоварное сырье ДФО останется внутри страны. К сожалению, регуляторы не понимают специфику региона, так как в Сибири и на Северо-Западе такой проблемы нет — там есть целлюлозные производства, которые покупают такой лес. А нас спасает только экспорт.
Получается, что RFP Group, создавшую мощности для переработки высокосортного леса, уравняли с компаниями, которые все это время ничего не вкладывали в переработку, а только рубили круглый лес и везли на экспорт. По сути, всех наказали за то, что не строили мощности, а нас — за то, что мы не инвестировали в убыточные или низкомаржинальные проекты переработки.
Конечно, я сейчас больше подготовлен к тому, чтобы быстрее нарастить объемы [переработки]. Но если не будет возможности экспортировать низкотоварную древесину, я попадаю в жуткий кризис примерно на три-четыре года [пока будут строиться дополнительные мощности].
«Потеря 8 тыс. рабочих мест — это реальная цифра»
— Какие новые заводы вы планируете построить для переработки дополнительного 1 млн куб. м?
— Проект по созданию центра глубокой переработки низкосортной древесины, который мы запланировали, предполагает еще два производства: лесопиление — аналогичный уже существующему заводу, единственное отличие, что это пиление тонких диаметров, немного другое оборудование с другой экономикой, — и производство пеллет не только из отходов лесопиления, но и переработки балансовой и дровяной древесины.
В качестве альтернативы мы также прорабатываем целесообразность производства конструкционных OSB-плит 3–4-го классов ECO, которые используются в каркасно-щитовом домостроении по аналогии, как используется фанера. Но это менее вероятный проект, чем пиломатериалы и пеллеты, так как рынок Японии (основной рынок сбыта продуктов переработки RFP. — РБК) традиционно потребляет фанеру. Если делать правильно, то отталкиваться надо от продуктов и рынка, их экономики и источников финансирования, а потом уже от сырья. У нас, к сожалению, все наоборот — [сначала] нужно решать, что делать с невостребованным сырьем.
— Это позволит вам перерабатывать весь лес?
— Да. Мы модернизируем мощности на существующих трех заводах. Сейчас сработал триггер, когда деваться некуда и надо все равно доинвестировать в эти проекты. Например, мы не производили больше 180 тыс. куб. м пиломатериалов в год, хотя проектная мощность позволяет сделать 240 тыс. куб. м, и то же самое с производством шпона. Увеличение мощностей этих двух заводов обойдется, по предварительной оценке, в $28 млн. В итоге мы будем перерабатывать почти 900 тыс. вместо 700 тыс. куб. м. Еще около 100 тыс. куб. м балансовой древесины подтянем на пеллеты с ближайших лесосек, чтобы утилизировать невостребованную древесину и обеспечить мощности (увеличим их с 90 тыс. до 135 тыс. куб. м) и выработку тепла. Это еще $10 млн инвестиций.
Все заводы RFP Group сосредоточены в Амурске [на севере Хабаровского края]. Мы в свое время выбрали эту площадку (старый военный завод) из-за инфраструктуры. Там были нужные мощности по энергетике и логистике с советских времен, но до нее мы везем сырье лишних 100 км. Новый центр по глубокой переработке низкосортной древесины нужно строить максимально близко к точке концентрации всего леса. Для этого анализируем два варианта. У нас есть своя площадка с нижним складом в поселке Горине — с железнодорожной инфраструктурой, электричеством и людьми, давно занятыми в лесном деле.
Второй вариант — площадка в поселке Березовом компании «Бизнес-маркетинг», которая находится в процессе банкротства. Она хорошая с точки зрения логистики и для ускорения создания центра переработки древесины. Там на деньги ВЭБа построены завод по производству пеллет и линия сортировки круглого леса, а также лесопильный завод (на деньги Промсвязьбанка). К тому же в контейнерах стоит новая линия лесопиления, которая так и не была построена. ВЭБ и Промсвязьбанк ищут решения по банкротным активам, которые у них в залоге. Мы прорабатываем экономическую целесообразность и юридическую возможность приобретения этих активов. Но там настолько все запутано, что пока непонятно, имеет смысл это делать или проще будет с нуля построить.
— Во сколько обойдется строительство новых мощностей?
— Инвестиции в лесопильный комплекс мощностью 180 тыс. куб. м готовой продукции — порядка $50 млн. Пеллетное производство в зависимости от объема и древесины (от 150 тыс. до 300 тыс. куб. м) — еще $50–100 млн. То есть всего максимум $150 млн (11,2 млрд руб.). А если делать на существующей площадке в Березовом — $70–100 млн (5,2–7,4 млрд руб.).
— Недавно вице-премьер Юрий Трутнев заявил, что в случае полного запрета на экспорт леса работу потеряют 7–8 тыс. человек на Дальнем Востоке. Какая часть сотрудников RFP занята в экспорте и сколько из них вы сможете перевести в другие подразделения?
— У меня работают 4 тыс. человек, из них порядка 1,7 тыс. — непосредственно в лесу. При запрете экспорта мне придется закрыть все дальние леспромхозы, и будет дешевле перейти на работу с подрядчиками, поэтому у меня останется где-то 700 человек в лесозаготовках. То есть я буду вынужден увольнять одну тысячу. Подрядчикам тоже придется сокращать штат, поэтому потеря 8 тыс. рабочих мест по всему Дальнему Востоку — это реальная цифра.
Мы все [компании и правительство] хотим одного и того же — эффективную глубокую лесопереработку, непрерывное лесопользование, стабильную экономику, обеспечение занятости и социальных гарантий для наших людей. И политика президента направлена на то, чтобы лесопереработчикам было хорошо. Только мы как в анекдоте: пьем медицинский спирт, едим докторскую колбасу, а здоровье все хуже и хуже.
«Цифровизация и космический мониторинг не отловят мужика с пилой»
— Как Китай и ваш китайский акционер China Investment Corporation готовятся к запрету экспорта круглого леса из России? Кто может нас заменить на китайском рынке?
— Замена российского леса уже произошла, поэтому можно сильно не переживать — по объемам поставок круглого леса вся Российская Федерация проигрывает Новой Зеландии. Чехия и Германия вместе тоже уже экспортируют больше нас. При этом мы стали действительно одним из самых крупных поставщиков пиломатериалов для стройки, потому что российская древесина прочней. Особенно дальневосточные хвойные породы — аянская ель и даурская лиственница, которые являются прекрасным материалом для инженерной древесины. В Новой Зеландии породы быстрорастущие, но слабые и не пригодны там, где важен высокий модуль Юнга [характеристика упругости материала].
— Но пока что Китай зависит от поставок круглого леса из России?
— Зависят два региона — Маньчжурия, куда в основном ехал лес из Сибири, и Суйфэньхэ — с Дальнего Востока. Юг Китая — это рынок Новой Зеландии и других стран, отправляющих круглый лес морем.
Недалеко от погранперехода Гродеково — Суйфэньхэ на китайской стороне работает огромное количество маленьких лесопилок с ручной распиловкой. Сейчас, ожидая полного запрета экспорта из России, китайцы активизировались по переносу мощностей (лесопилок) в Россию. Это ленточные пилы либо многопилы, но у них отсутствуют утилизаторы отходов. Используется много ручного труда и иностранная рабочая сила. Организовать такое лесопиление можно сравнительно быстро и дешево, но соответствует ли это целям государства? При отсутствии отечественных мощностей и запрете экспорта этот способ становится единственным, так как просто нет времени и условий для создания более технологичных проектов. Мы тоже будем вынуждены создавать такие быстрые решения и партнерства с китайскими лесопереработчиками. В итоге мы построим свои мощности, но несколько лет будем вынуждены отдавать лес китайским переработчикам, только уже внутри страны.
Есть большое количество примеров, когда русские ребята с лесосеками на 30–50 тыс. куб. м в год находят китайских «друзей», те привозят пилорамы, котельные, сушильные камеры и начинают работать, а потом, расширяя бизнес, покупают лес за наличные у любого, кто его привезет. Это и есть главная причина криминализации лесного бизнеса, экономический плацдарм для нелегальной заготовки древесины или ухода от налогов. Запретом экспорта круглого леса или пиломатериалов естественной влажности эту проблему не решишь, а только усугубишь. Даже тотальная цифровизация и космический мониторинг не смогут отловить мужика с трактором и пилой, который будет тащить лес туда, где платят наличкой. С этим надо бороться в первую очередь. А в реальности — проверять и душить правилами будут таких, как мы.
— Какое решение этой проблемы вы предлагаете?
— Конечно, можно постараться этими правилами (в том числе запретом на экспорт круглого леса. — РБК) загнать в угол всех нарушителей. Но, мне кажется, выход должен быть другой. Первое — это дать преференцию тем перерабатывающим центрам, которые построены по проекту и имеют аттестованные рабочие места и у которых есть понятная, прозрачная структура собственности. К тому же у них должны быть утилизаторы 100% отходов, такие как производство пеллет. Проблема китайских лесопилок не в том, что они грузят сырые материалы, а в том, что 50% отходов сжигают или захоранивают, засоряя экологию. И их надо переводить в правовое поле, иначе очень странно, что они продолжают работать и начинают расти как грибы, а крупные российские высокотехнологичные компании «Бизнес-маркетинг», «Азия-лес» и «Аркаим» загнулись.
Пять фактов про Константина Лашкевича
Родился в Липецке в 1977 году. Окончил Липецкий государственный технический университет по специальности «менеджмент».
В 1995 году создал свои «первые бизнесы», чтобы оплачивать учебу в университете.
В 2000–2010 годах работал на Новолипецком металлургическом комбинате (НЛМК). Пришел стажером, с 2007-го был гендиректором субхолдинга компании «Вторчермет НЛМК».
С 2011 по 2013 год — генеральный директор Национальной нерудной компании (добытчика щебня, песка, извести).
С 2014 года — президент и генеральный директор лесопромышленной RFP Group. Уходил из компании в 2018 году, но в 2020-м вновь ее возглавил.
«Президент выступит арбитром в споре о запрете на экспорт леса»
— По вашим оценкам, какой объем леса с Дальнего Востока может экспортировать новая госкомпания-агент, которую предложило создать Минвостокразвития на переходный период, пока все не построят переработку? На какую долю поставок через нее будет претендовать RFP?
— Сейчас квота [на экспорт по пониженной ставке] составляет 4 млн куб. м в год на весь ДФО, наша доля в квоте почти 50%, но мы грузим в пределах 1 млн куб. м. И нас устроила бы эта цифра в обозримом будущем, пока будем строить мощности. А если бы новый механизм был исключительно для поддержки переработчиков, но с возможностью покупать лес у других лесозаготовителей, это было бы прекрасное решение и для нас, и спасение для компаний, которые занимаются лишь заготовкой. Сейчас в рамках квот мы можем экспортировать только свой лес.
— Несмотря на поддержку инициативы со стороны Трутнева, Минпромторг сообщил о рисках создания новой госкомпании. Против нее открыто выступает и вице-премьер Виктория Абрамченко, ссылаясь на поручение президента. Когда должно быть принято консолидированное решение правительства по этому проекту?
— Мне кажется, противостояние двух вице-премьеров (Трутнева и Абрамченко. — РБК) — это не про запретить или не запретить. Парадокс в том, что они говорят об одном и том же и у них одинаковая цель — надо перерабатывать весь лес в России. Но, как известно, бес в деталях. Юрий Петрович говорит, что есть проблема ДФО из-за отсутствия ЦБК и других утилизаторов низкотоварной древесины, поэтому их сперва надо построить. На это Виктория Валерьевна возражает, что уже существуют инструменты поддержки Минпромторга, которые должны теоретически решить этот вопрос, но почти нет заявок от компаний.
Действительно, можно сделать заявку в региональный или федеральный фонд развития промышленности и получить от 20 млн до 500 млн руб. Но строительство комплексных мощностей для переработки древесины стоит 10–12 тыс. руб. на 1 куб. м сырья, то есть для переработки только 30 тыс. куб. м нужно до 360 млн руб. При этом 30 тыс. куб. м — это малый бизнес, который не сможет потянуть такие проекты, поэтому и нет заявок. Нам надо построить переработку на 1 млн куб. м — это 12 млрд руб., а под такие объемы нет никаких программ, которые бы помогли привлечь финансирование. В Хабаровском крае ежегодно заготавливается 3 млн куб. м низкосортной древесины, которую сейчас нельзя переработать. Для этого нужно 30–36 млрд руб.
Банки уже наелись проектами переработки и их не финансируют из-за череды банкротств и закредитованности оставшихся участников рынка. На одном из совещаний с участием Абрамченко звучало предложение использовать Фонд национального благосостояния (ФНБ) для строительства переработки. Но реальных инструментов мы не видим.
Давайте разберемся, кто сейчас хозяин леса и основной выгодоприобретатель? Государство. А мы, по сути, всего лишь его подрядчики по освоению ресурса. Сверх обычных налогов мы еще платим аренду за лес, экспортные пошлины, и вся прибыль, которую мы зарабатывали последние десять лет, уходила государству. В таких условиях в лесу мало кто хочет работать и еще меньше тех, кто умеет.
— При таком разном подходе двух вице-премьеров есть ли у вас поддержка кого-то со стороны — например, администрации президента? Кто выступит арбитром?
— Этого я не знаю, не мой уровень. Но я понимаю, что в конечном счете президенту должны принести решение, согласованное или не согласованное с другими ведомствами, и он выступит арбитром. Я думаю, что именно тот человек, который принял решение о запрете экспорта, может принять решение о специальном механизме для Дальнего Востока.
«Наша лесопереработка ориентирована на Японию»
— Новая госкомпания должна будет вкладывать прибыль в новые проекты по переработке леса, в том числе существующих игроков. Кто основные покупатели продукции ваших заводов?
— В целом наша лесопереработка ориентирована на Японию, самый сложный рынок с точки зрения требований качества, но при этом один из самых стабильных в мире. Мы отправляем туда 60% шпона, еще 40% — в Китай. Значительное увеличение доли Китая произошло в 2020 году, когда Япония очень резко снизила выпуск фанеры и потребление шпона. Китайцы, наоборот, научились делать хвойную фанеру [из шпона], которую отправляют в Америку.
Пеллеты мы также поставляем на рынок Японии по долгосрочным контрактам (off-take) на 15–20 лет, которые предполагают цену $170–220 за тонну с определенной формулой индексации. Мы делаем белые пеллеты, у которых такая структура размола, что их можно вдувать через форсунки, как уголь, но только это биотопливо. А правительство Японии дает энергогенерирующим компаниям специальный «зеленый» тариф [при использовании биотоплива] и тоже закрепляет его на 20 лет.
— Несколько лет вы обсуждали строительство ЦБК в Амурске с китайцами, но переговоры зашли в тупик, и сейчас создание таких комплексов на Дальнем Востоке признано нецелесообразным. С чем это связано, особенно с учетом того, что в приграничных регионах Китая работает несколько заводов?
— Ребята из China Paper пришли к Трутневу и попросили девственного леса с [подведенной] инфраструктурой, где они бы поставили ЦБК. Но оказалось, что такого леса у нас уже нет и в лесосырьевой базе 70% лиственница, а ее ЦБК стараются не использовать. Мы предлагали свою низкосортную древесину и пытались подтянуть других лесозаготовителей, но китайцев это не устроило. Да и экономика не срастается, сырьевой породный баланс не подходит.
В Амурске раньше существовал ЦБК, но он закрылся после развала СССР. Была идея самим построить завод там же. Мы наняли иностранных консультантов, которые детально проработали этот проект, но даже при условии, что мы обеспечим завод сырьем, его IRR [норма доходности] был бы близким к нулю.
По большому счету ЦБК на Дальнем Востоке — бессмысленная история, про него надо забыть. Проще делать более скромные по инвестициям проекты по производству пеллет с рентабельностью на уровне 12–17%, чем строить гигант, который будет убыточным, и постоянно просить господдержки.
«Понимаю желание частных акционеров продать доли в RFP Group»
— В конце июня на совещании в Хабаровске глава Минвостокразвития Алексей Чекунков сообщил, что RFP Group находится в «продвинутых переговорах» с японским инвестором, который заинтересован в производстве элементов деревянного домостроения. Речь идет об участии в вашем новом проекте или о продаже доли в самой компании?
— Мы действительно сейчас работаем с инвестором из Японии, который проявляет интерес к созданию новых продуктов для японского рынка. Ему интересно участвовать в создании продуктов инженерной древесины — клееных балок из пиломатериалов, CLT-панелей (перекрестно-склеенных панелей), балок [из шпона] LVL, генбана (доска) и таруки (брусок). Для этого мы очень подходим, потому что у нас есть сырьевая база, пиломатериалы и шпон, из которых можно это делать, а также базовые компетенции.
Структура наших текущих акционеров состоит из финансовых фондов. Участие Российского фонда прямых инвестиций — это огромный административный ресурс, который позволяет нам не шарахаться от каждого проверяющего органа. Это нас очень сильно защищает. Но у акционеров нет рыночных компетенций, поэтому менеджменту приходилось их создавать самостоятельно или покупать на стороне. У нас было много ошибок при выборе продуктов и строительстве заводов. Да, мы их исправляем, компетенции создали, но на это уходит слишком много ресурсов. А у японцев колоссальная компетенция в инженерной древесине, они понимают этот бизнес на уровне молекул.
Рынок Японии очень закрытый, сертификация любой продукции, поставляемой туда, — это еще та бюрократическая система, которую могут преодолеть только особо упорные либо аффилированные с японским капиталом. Попасть туда можно через торговые дома или через японского инвестора, который вкладывает деньги и должен их отбивать. Третий момент — это доступ к финансовым ресурсам. Ни для кого не секрет, что в Японии деньги очень дешевые. А лесная отрасль низкомаржинальная, поэтому для нее нужны длинные и дешевые деньги. По всем этим параметрам такой японский акционер — это суперинвестор.
Но точкой преткновения для привлечения инвестиций может стать то, что RFP Group при запрете экспорта круглого леса вынуждена будет строить не новые проекты инженерной древесины, а вкладывать в проекты первичной переработки низкотоварной древесины.
— Предполагается, что японский инвестор купит миноритарную долю в RFP Group или контрольный пакет?
— Я бы хотел, чтобы мы в итоге получили стратегического инвестора из Японии не только в конкретные проекты, а который бы вошел в капитал как мажоритарный акционер. Но это мое желание.
— Помимо РФПИ крупными совладельцами RFP Group являются Роман Абрамович и Александр Абрамов, которые как минимум с весны 2020 года ищут покупателей на свои доли. Насколько активно они участвуют в деятельности компании и помогают ли отстаивать ее интересы?
— У меня, как у СЕО, всегда есть право посоветоваться с любым акционером. Но в последнее время драйвером в совете директоров является РФПИ, с которым я работаю в ежедневном режиме. Наверное, наши частные инвесторы устали ходить и просить [у властей] за то, что ничего не приносит (дивидендов. — РБК). Я их понимаю и уважаю их желание [продать доли]. Никто не хочет выходить из доходного бизнеса с понятными правилами игры и перспективами. Государство меняет правила каждый год, операционный поток изымается пошлинами на круглый лес, пиломатериалы и лесной рентой. Да и 2019–2020 годы выдались очень сложными, рынок был на дне.
«Это будет лучший год за всю историю компании»
— Долг RFP Group по итогам 2020 года составил около $300 млн, или примерно десять показателей EBITDA (около $30 млн). Каким образом вам удается его обслуживать?
— Из-за пандемии коронавируса 2020 год был, наверное, худшим годом за последние пять лет, и не только для нас, поэтому он не показательный. Тем не менее по итогам 2020 года соотношение долг/EBITDA — десять, в этом году оно будет меньше пяти, потому что рынок восстанавливается. Финансовый результат в следующем году очень сильно зависит от решений регуляторов, в том числе относительно запрета на экспорт круглого леса.
— Кто ваши основные кредиторы и ведете ли вы с ними переговоры о реструктуризации?
— Мы делаем реструктуризацию кредитов постоянно. У нас основной кредитор — Россельхозбанк (РСХБ), который пошел на огромные уступки, понимая, что 2020 год был очень сложный, — они перенесли часть выплат по процентам на этот год, и мы их уже выплатили. Поскольку РСХБ — крупнейший кредитор, он показал пример другим банкам, которые тоже реструктурировали нам кредиты.
— С конца прошлого года на мировом рынке наблюдался рост цен на пиломатериалы — в США, Европе и Азии, а также в России. Как долго, по вашим прогнозам, это продлится?
— Влияние цен на пиломатериалы в США на наш рынок опосредованное, нет 100-процентной корреляции, и есть большой лаг по времени. Поставки пиломатериалов переориентировались на американский рынок, что оголило рынок Китая и Азии в целом. Плюс Австралия перестала поставлять лес в Китай из-за ухудшения отношений двух стран. В итоге в Азии стали давать премию за объем, и за счет этого произошло повышение цен — они выросли с $300 до примерно $400 за 1 куб. м. Здесь цены не так быстро растут и, я думаю, не так быстро будут падать.
Цены на древесину достигли рекорда. Что ждать от «деревянного» суперцикла
Инвестиции Статьи РБК
— Как рост цен скажется на финансовых результатах RFP Group?
— У нас прибыль [по итогам 2021 года] вырастает больше чем в два раза по сравнению с ужасным 2020 годом. База низкая, поэтому рост такой существенный. И это будет лучший год за всю историю компании. Но один успешный год не может создать потенциал для оздоровления и роста, надо минимум пять-десять лет стабильности и последовательности.
— Власти предлагали вам поделиться сверхприбылью по примеру металлургов?
— Там идея такая — ввести пошлину на пиломатериалы, чтобы все побежали продавать их на внутреннем рынке. Но когда у нас будут убытки, нас начнет субсидировать правительство? Это законы рынка — мы зарабатываем, когда спотовый рынок растет. Когда рынок уходит вниз, мы поджимаем пояса и берем кредиты, чтобы покрыть убытки.
Конечно, если происходит резкий скачок цен на внешнем рынке или девальвация рубля, внутренние цены тоже подскакивают. Мне, как потребителю, не нравится, что подорожали металл и древесина, и я попал бы, если бы сейчас строил дом. Но в себестоимости дома, даже если он на 100% деревянный, стоимость древесины не больше 20%. Основное — это отделка, коммуникации, сантехника, мебель, кровельные материалы и так далее.
— Вы возглавляли RFP Group с 2014 года до 2018-го, а затем вернулись на позицию гендиректора осенью 2020 года. С чем были связаны эти перестановки и что изменилось в компании за полтора года?
— Я уходил из компании по личным мотивам — надо было семью в Москву перевозить. Компания без меня пережила сложные времена — в 2018 году был хороший рынок, а уже в 2019 году он ухудшился. Акционеры, понимая, что впереди жуткая неопределенность, когда нужен буйный [руководитель], обрисовали мне ситуацию и попросили вернуться. Я под этим подписался, потому что мне показались интересными вызовы, перед которыми стоит компания, — привлечь инвестора, реструктурировать кредиты и избежать угрозы банкротства плюс запрет экспорта и политика государства по декриминализации лесной отрасли. У каждого кризиса есть окно возможностей, и мне кажется, у меня и всей нашей команды может получиться их реализовать.
— В 2018 году была разработана стратегия RFP Group на пять лет. Полностью ли удалось ее реализовать?
— Мы сделали базовые вещи в стратегии для балансирования бизнеса — запустили комплексную переработку древесины, включая переработку отходов, и сняли проблемы с железнодорожной логистикой. Мы купили Амурское ППЖТ — это подъездные пути, которые идут от железнодорожной станции до нашей площадки в Амурске. Но не случилось запуска производства ни одного высокотехнологичного продукта, которое мы планировали. Когда я писал эту стратегию, я рассчитывал, что появится стратегический инвестор, и на тот момент велись переговоры, но они растянулись на четыре года.
Сейчас мы продолжаем реализовывать эту стратегию, хотя и корректируем ее. Сегодня компания стоит не $1 млрд, как я хотел, но уже близко к $600 млн, может быть, даже чуть побольше с учетом результатов 2021 года. Реализовав проекты в переработке, я считаю, что мы как раз допрыгнем до миллиарда.
«Для рынка Дальнего Востока достаточно трех игроков»
— У RFP Group сейчас в аренде участки с разрешенной вырубкой 3,7 млн куб. м в год. На сколько планируете их увеличивать?
— Нас интересуют в первую очередь активы в Хабаровском крае рядом с Амурском, нам нужно закрепить еще порядка 1 млн куб. м в год в аренду. Тогда мы будем обеспечены достаточным объемом сырья и сможем спокойно приглашать к себе в бизнес любых инвесторов. Те активы, которые находятся далеко или были ориентированы на экспорт [круглого леса], не стратегические для нас.
— Ожидаете ли вы дальнейшую консолидацию на рынке?
— Да. Консолидация ресурсов выгодна и компании, и государству. Контролировать 3 тыс. компаний или три компании — это совершенно разная история. Если в конечном счете мы консолидируем север Хабаровского края, New Forest Pro (бывший «Аркаим») — юг, а «Тернейлес» — Приморье, мы закроем Дальний Восток, больше не надо.
Главное, дальше вести неистощительное лесопользование. Мы отстали от всего мира минимум на 50 лет по управлению лесами, модели интенсивного лесопользования не работают.
— При сохранении действующей модели на сколько хватит дальневосточного леса?
— Лес есть, его меньше не стало. Но именно спелого леса, с качественной деловой древесиной, становится все меньше, а ждать на текущих вырубках естественного роста надо будет 80–120 лет. И это проблема.
«Государство никогда не будет эффективным собственником»
— В России по-прежнему используется естественное лесовосстановление в отличие от западных стран, где применяется интенсивная модель искусственного выращивания. Реально ли перейти на интенсивную модель в России через пять-семь лет, как говорил РБК глава Минприроды Александр Козлов?
— В Новой Зеландии, которая является крупнейшим экспортером леса и лидером в интенсивном лесовыращивании, за счет подбора пород и оптимального климата возраст рубки древесины составляет 20–25 лет. За это время вырастает полноценное хвойное дерево типа нашей сосны.
В России тоже можно выделить лесные земли, где по принципу плодородия, климатических зон и подбора породного состава добиваться кратного прироста деловой древесины. Для этого необходимо фокусироваться на конкретных участках и следить за лесом, как за деревьями в саду. Но готово ли государство отдавать в частные руки такие участки? Не уверен.
Сейчас арендаторам это не нужно. Я не буду этим заниматься [интенсивным лесовыращиванием], потому что это убьет мою операционную экономику, а инвестиционную модель невозможно построить без прав на землю или хотя бы насаждения. Нужны инвестиции порядка $5 тыс. на гектар, пока лес не начнет уже сам расти.
Эта модель оправдывается, только если капитализировать тот лес, который ты сажаешь, — и он растет, и его стоимость. Но сейчас это не предусмотрено на уровне закона. Можно было бы выделить климатические зоны наибольшего благоприятствования, занимающие лишь 2–3% от всей лесной территории Российской Федерации, и на них реализовать модель интенсивного лесопользования с правом собственности. Дать возможность приватизировать такие земли, дешево страховать лес, закладывать его в банк, увеличивать его стоимость на балансе за счет прироста и привлекать деньги из отечественных и зарубежных фондов, как это делает Новая Зеландия, — дешевые длинные деньги для инвестирования в эту историю.
В любые другие модели я не верю. Само государство никогда не будет эффективным собственником. А заставить арендатора заниматься интенсивным лесопользованием — это все равно что арендатора дома заставить его полностью перестроить за свой счет.
— Насколько эффективно власти справляются с тушением пожаров в последние годы? Необходимо ли для этого привлекать бизнес?
— Мы тратим несколько миллионов долларов в год в рамках аренды на то, чтобы обеспечить противопожарные мероприятия и восстановление лесов, в том числе после пожаров. Ежегодно строим больше 100 км дорог, а также мы обязаны мобилизовать технику и предоставлять ее пожарным, если рядом у соседей возникает пожар. За последний месяц у нас было два возгорания, мы их локализовали в течение суток.
Если посмотреть статистику по всей России, там, где есть системные арендаторы, нет больших проблем с пожарами. В основном они случаются там, где нет таких компаний. Сегодня Якутия — это территория, в которой среди всех регионов наименьший процент арендаторов лесных ресурсов. Там нет ни дорог, поэтому не проедешь, ни своевременного реагирования и противопожарных историй, и просто некому тушить пожары.
Многие критикуют нас за вырубку леса. Но когда лес рубят, пожаров нет — лес обновляется. А если не через рубки, то через пожары. Горит спелый и перестоянный лес. Это естественный цикл. Множество пожаров возникает и без участия человека — из-за гроз, засухи и сухостоя.
Новость взята с сайта pro.rbc.ru
